Юрий КАСЯНИЧ «С нами — Босх» (о книге Людмилы Логиновой Казарян «Стихотворения»)

Поэт идет по улице, наступает на тонкое стекло мартовской лужи: раздается треск, изломы разбегаются в четыре стороны, как крест…

Поэт идет по парку, «отшелушивая стихи», вдруг лицом попадает в липкую сеть не заметной против сентябрьского солнца паутины…

Поэт идет по автостоянке, проводит пальцем по пыльному стеклу автомобиля, остается длинный след — чистоты…

Книга Людмилы Логиновой-Казарян заявлена как дневник 2011-2020. И это провоцирует немедленный интерес: возникает желание по следу автора вернуться в снега, уже неоднократно растаявшие за эти десять прошедших весен, вспомнить собственные обретения и надежды, боли и печали на том же промежутке времени, сравнить мелодии, краски, отзвуки, интонации, отражения.

Хотя и написано: «но все, что знаем о себе / мы держим про себя.» (23), и дневник — это, прежде всего, о себе, о том, что «Человеком быть невыносимо…» (13) все-таки дневник опубликованный (sic!) это — несомненно — и другому. Правда, доля-дробь-процент этого «другому» зависит от читающего. Другому — голосом, «обернутым тишиной» (72), в авторской надежде на понимание, созвучие, унисон, хотя «…жизнь конечно одна / но она / не поддается линейному пересказу…» (73) Вот он, эскиз к портрету поэта: «Недоволен обстоятельствами места, времени,/ собственным телом,/ обстановкой в астрале./ Профнепригоден для жизни./ Смерть от него шарахается:/куда его потом?» (56) 

Дневник как дневник — то длинные записи, то всего пара строк. Отобранные стихи убедительно демонстрируют разные грани поэтического мастерства. А потом понимаешь, что это не просто дневник, а хорошо выверенный перформанс, такое напечатанное соло-шоу, порой sotto voce, а иногда — с хрипотцой…

И выглядывает из-за очередной страницы девчонка, анфан терибль, мол, хотели от меня стишок услышать? — их есть у меня! вот сейчас встану на табурет и такое вам отчебучу… Немного нарочитая вихрастость ЛГ, порой шершавость языка тоже указывает на желание откровенного высказывания, чтоб никаких намеков на пафос, чтоб никаких ассоциаций с башнями из слоновой кости, только здесь и сейчас (оттого — точные даты под стихами).

Людмила вскрывает стручки образов, вылущивает горошины слов, а потом плотно укладывает их в строке…. Упругая, энергичная ткань поэтического текста, практически ни грамма жирка: редкие тропы, эпитеты, словно автор стремится к денотации, к некой нулевой добавленной стоимости, оберегая изначальный вес, значение слова, стараясь точно сохранить и донести первозданность смысла.

Она позволяет своей ЛГ вставать на котурны, принимать позы — «надо и мне растаять — а я почему-то жива» (77), высказываться резко, сухо, называя реалии своими, жесткими, именами:  тут и необходимость одиночества — «А где-то по полю катится колобок — / счастливый-счастливый, что он ото всех ушел…» , и выжатая до банально сухого остатка аутотренинговая мантра: «Так жить, / чтобы быть, / а не слыть.» (25), и любовь на грани: «Смерть стоит за моим плечом: смотрит, что я пишу.» (52) — и все это дневник, чья задача — безотлагательно зафиксировать ракурсы бытия. В то же время она сама, Людмила Казарян, по жизни своей изнемогая от любви к поэзии — Поэзии! — забывает о задуманных денотативных запретах и вольно сыплет аллюзиями, кивая в сторону Блока и тут же — Чуковского, потом — понятно — Мандельштама, а следом — Библии и русских народных сказок…

Казарян пишет откровенно — дневник же! — порой наотмашь: «…через поры, соленая и сырая, / все сочится, лезет прямая речь…» (67). Речь, наверняка очень созвучная многим, не требующая дополнительного причащения, отдающаяся толчками в сердце: «…с вами Бог, должно быть,/ а с нами — Босх» (78). Но неподалеку иронизирует и эпатажный Дали: «…и снаряд взорвется через секунду / от такого приглашения нельзя отказаться» (98).

Или вот, скажем, здесь: пронзительно, насквозь — записано в 2017-м, в год столетнего юбилея приснопамятного события, о том, как любимая сказка, с которой вырастали, становится невыносимой былью, болью «Невыносимска» (это уже из Виталия Пуханова, упомянутого автором книги):

Это Изумрудный, мать вашу, город,

а кто не поверит —

вставим в глаза изумруды

брюхо набьем соломой

сердце заменим

шелковым мешочком с лавандой (80)

А вслед, буквально на следующей странице уже совсем дневниковое, такой знакомый выдох разочарования. Ситуация не уникальна, многие испытали подобное, тем не менее:

И однажды ты поступишь по совести —

и все будут на тебя смотреть

и показывать пальцами

и крутить пальцами у виска

и смеяться (81)

И от этого над этим порою нервным дневником, над неровным временем нашим, где «продаются ангелы» (118), где «они в это время живут, как люди, / надев наши лица», где «прорастает сквозь землю ад» (70), где «не сейчас превращается в никогда» (77), висит сочащееся, как сырой балтийский туман, неутешительное и трудно преодолимое ощущение тревоги (а, может, и страха?), как будто хичкоковские птицы  раскинутыми крыльями своими, словно кистями, закрасили небо в темные тона… «Испуганно люблю/ понеже страх/ завещан нам от века…» (59). Вспомнилось из Рильке: «я научился подлинному страху, который растет, когда растет порождающая его сила.»

Сознаюсь — я не ощутил, что стихи Людмилы написаны поэтом — резидентом Эстонии. Эмоции, спрятанные в куколке стихотворения, созрев, вырываются на свободу (всякий раз — в индивидуальной интерпретации читающего), вспархивают, как махаоны или крапивницы, которым нет никакого дела до карт или там условного, хотя и вполне реального деления поверхности планеты на страны… Энтомологи не кольцуют мотыльков, поэтому последние, не имея опознавательных знаков, беспрепятственно залетают туда, куда их влечет аромат соцветий или уносит ветер… Книга эта — сборник стихов русского поэта, живущего в XXI веке.

И снова Дали усмешливо подкручивает усы… Со страницы на страницу букашечкой-таракашечкой перепрыгивает предчувствие гражданской войны — противостояния между гражданами смысла и гражданами абсурда, что внезапно стало актуальным в конце зимы 2022 года.

расстреляй меня раньше чем убьют враги

перечеркни мои подвиги

из пуль в моем животе

родятся оловянные солдатики

их положат в цинковые ящички

в деревянные коробочки

в застекленные витрины

это жизнь детка

здесь на войну посылают (119)

Точная, скупая лексически и богатая шлейфом аллюзий, а для кого-то и воспоминаний, фотография из 2013 года: «Рядышком на стене / Свастика и звезда.» (57). Впрочем, кто-то похожую фотографию вполне мог сделать вчера. Или, не очень удивившись, сделает завтра.

Почти пророческая игра со смыслами в стихотворении под названием «…о завтрашнем дне», где каждый катрен заканчивается строкой «зачем нам завтрашнее дно?» (65), о времени, где «…никогдаркают вороны/ на фонарях» (90). Неужели «настанет день/ и все помиримся […] белая будет мука/ не будет мук» (93)?

Хочется верить, что лучик надежды сверкнет раньше, чем все мы попадем на мукомольню. Время требует продолжения дневника.